ЗАМЕТКИ ПО ПОВОДУ НЕСОСТОЯВШЕЙСЯ ДИСКУССИИ О ЕДИНСТВЕ СУДЕБНОЙ ПРАКТИКИ И ПРАВОВОЙ ОПРЕДЕЛЕННОСТИ

(опубликовано:  «Российская Юстиция» №6 2006, на сайте pro-sud-123.ru статья размещена с разрешения автора) 

С.В. ПОТАПЕНКО,

председатель Верховного Суда Республики Хакасия,

доктор юридических наук,

профессор ХГУ[i]

В № 3 за 2006 г. журнала “Российская юстиция” опубликована статья А.Р. Султанова “О правовой определенности и судебном нормотворчестве”. Статья опубликована в рубрике “Гражданское судопроизводство”, хотя как ученый либо практик в области гражданского судопроизводства этот автор не известен. В тоже время известен А.Р. Султанов как член саентологической церкви г. Нижнекамска, не удовлетворенный решениями российских судов и обратившийся в Европейский Суд по правам человека по вопросу об отказе в регистрации церкви.1 Очевидно, этим обусловлены его многочисленные ссылки на постановления Европейского Суда по правам человека, прецедентный характер которых он безоговорочно признает, даже если они непосредственно не относятся к России. В то же время А.Р. Султанов выступает непримиримым противником признания в качестве прецедентных источников права, например, постановлений Президиума Верховного Суда РФ. Такие вот двойные стандарты.

Как известно, в странах англосаксонской системы судебный прецедент признается источником права, в результате чего нередко делается вывод о законодательном закреплении “права на судебное правотворчество”. В противовес этому в странах романо-германской системы, к которым относится и Российская Федерация, судебный прецедент источником права не признается, однако, как в науке, так и на практике, не теряют актуальности проблемы определения места и роли судебных решений в системе права.

В настоящее время большинство российских авторов не отрицают очевидного нормативного характера разъяснений, исходящих от Верховного Суда РФ и Высшего Арбитражного Суда РФ.2 У них имеется полномочие давать “разъяснения по вопросам судебной практики” (ст. 126 Конституции РФ). Традиция судебного правоприменения придает обязательный характер разъяснениям Верховного Суда РФ и Высшего Арбитражного Суда РФ по вопросам судебной практики. По сути своей праворазъяснительная деятельность высших российских судов – это толкование закона, и, соответственно, то толкование, которое они дают в своих разъяснениях, становится обязательным образцом для решения судами конкретных дел.

Вышеназванная публикация А.Р. Султанова полностью посвящена опровержению положений, высказанных мною, СВ. Потапенко, в статье “Судебное нормотворчество и единство судебной практики”, опубликованной в предновогоднем выпуске “эж-ЮРИСТ”.3 Чтобы не сложилось одностороннего представления по обсуждаемой проблеме исключительно в интерпретации А.Р. Султанова, вынужден прокомментировать некоторые его утверждения.

Прежде всего, он, судя по всему, не делает различий между правовой определенностью и обеспечением единства судебной практики. Как известно, правовая определенность заключается, с одной стороны, в определенности правовых норм, а с другой стороны, в недопустимости пересмотра вступившего в законную силу решения суда. Иными словами, если суды вынесли окончательное решение по какому-либо вопросу, то это их решение не должно ставиться под сомнение. Полемическая статья А.Р. Султанова касается нарушений принципа правовой определенности надзорным производством в гражданском процессе России, следствием которого может быть отмена вступившего в законную силу судебного решения.

Я же анализировал совершенно другой вопрос – единство судебной практики, касающийся процесса принятия судебных решений на основе отработанных высшими российскими судами правовых позиций. Единство судебной практики обеспечивается не только нормами материальных и процессуальных законов, но и судебным нормотворчеством Верховного Суда РФ. Судебное нормотворчество в процессе судебной практики при определенных условиях может рассматриваться как источник права, поскольку законодательный процесс в России не всегда совершенен и зачастую не успевает адекватно реагировать на актуальные социально-экономические проблемы и наличие пробелов в российском законодательстве, что требует активной роли суда, вынужденного заполнять правовой вакуум путем создания подзаконных правовых норм.

Таким образом, предмет полемического задора А.Р. Султанова применительно к тому, что он хотел сказать по существу, явно “притянут за уши”. Но ответить на подобного рода “полемику” все же придется, поскольку “Российская юстиция” – не первое издание, в котором размещена статья вышеназванного автора.

А.Р. Султанов пишет: “В качестве инструмента для обеспечения правовой определенности автор статьи “Судебное нормотворчество и единство судебной практики” предлагает применение ст. 389 ГПК РФ” (С. 34).

Однако в моей статье вообще не содержится термин “правовая определенность”, речь в ней идет исключительно о единстве судебной практики. Тем более, я не предлагал рассматривать ст. 389 ГПК РФ в качестве инструмента для обеспечения правовой определенности. Это было бы просто нелогичным.

В моей статье отмечается, что согласно ст. 389 ГПК РФ Председатель Верховного Суда РФ или заместитель Председателя Верховного Суда РФ имеет право внести в Президиум Верховного Суда РФ мотивированное представление о пересмотре судебных постановлений в порядке надзора в целях обеспечения единства судебной практики и законности. Причем такой пересмотр судебных постановлений в порядке надзора не ограничен какими-либо сроками, на него не распространяется характерный для стадии надзорного производства принцип диспозитивности,4 так как дело рассматривается по существу в отсутствие надзорных жалоб сторон или представления прокурора.

По поводу последнего предложения А.Р. Султанов пишет: “К сожалению, автор не привел никаких доводов для такого толкования ст. 389 ГПК РФ. Такое толкование, на мой взгляд, является неконституционным и противоречит основополагающим принципам справедливого правосудия” (С. 34). Норма ст. 389 ГПК РФ не была специальной темой моего исследования, она использована исключительно в связи с тем, что в ней содержится указание на обеспечение единства судебной практики. Однако, несмотря на это, на самом деле, если читать закон, исходя из его действительного смысла и сложившейся российской судебной практики, то высказанное мною толкование является вполне конституционным и соответствующим основополагающим принципам справедливого правосудия. Мой вывод подтвержден правовой позицией Президиума Верховного Суда РФ, высказанной в постановлении от 15 сентября 2004 г. по делу N 85пв03. Дело рассматривалось по представлению заместителя Председателя Верховного Суда РФ. В судебном заседании представителем истца С. было представлено ходатайство истца о прекращении производства по делу в связи с его отказом от иска. В постановлении Президиума Верховного Суда РФ записано буквально следующее: “Данное ходатайство Президиум находит необоснованным и не подлежащим удовлетворению, поскольку вынесенные по делу судебные постановления в порядке ст. 389 ГПК РФ подлежат проверке на предмет установления их законности независимо от усмотрения сторон по делу. В связи с этим дело подлежит рассмотрению по существу в суде надзорной инстанции”.

Такой подход является господствующим и в доктрине гражданского процесса. Так, например, в Комментарии к Гражданскому процессуальному кодексу Российской Федерации под редакцией судьи Конституционного Суда РФ, доктора юридических наук, профессора Е.А. Жилина справедливо отмечается: “По смыслу комментируемой статьи (ст. 389 ГПК РФ) внесение указанного в ней представления возможно и при отсутствии обращения участвующих в деле лиц к Председателю Верховного Суда РФ и его заместителю, т.е. без соблюдения общего порядка подачи и рассмотрения надзорной жалобы и представления прокурора, установленного ст. 376-381 ГПК”.5

Интересно, что, не соглашаясь с таким подходом, А.Р. Султанов ссылается на письмо Секретариата Конституционного Суда РФ, направленное, вероятно, ему лично. При всем уважении к Секретариату Конституционного Суда РФ вряд ли его письмо можно считать источником права в виде правовой позиции Конституционного Суда РФ. Но тенденция во взглядах А.Р. Султанова на понимание источников права прослеживается. Так, он пишет: “Г-н Потапенко в своей статье также делает весьма неожиданный вывод: “… определения Конституционного Суда РФ – это не решения суда по существу спора, поэтому высказанные в них правовые позиции не могут рассматриваться в качестве источников права и не носят обязательный характер для судов, разрешающих конкретные споры” (С. 39).

На самом деле, такой вывод может быть неожиданным только для юриста, который, как говорится, “не в теме”. Правоприменители, прежде всего судьи, давно озабочены этим вопросом. Согласно ст. 71 Федерального конституционного закона от 21 июля 1994 г. N 1-ФКЗ “О Конституционном Суде Российской Федерации” решение, принятое как в пленарном заседании, так и заседании палаты Конституционного Суда Российской Федерации, является решением Конституционного Суда Российской Федерации. Итоговое решение Конституционного Суда Российской Федерации по существу любого из вопросов, перечисленных в пунктах 1,2,3 и 4 части первой статьи 3 настоящего федерального конституционного закона, именуется постановлением… все иные решения Конституционного Суда Российской Федерации, принимаемые в ходе осуществления конституционного судопроизводства, именуются определениями.

На практике определениями разрешаются не только процессуальные, но и материально-правовые вопросы, но это не опровергает мысль законодателя об определениях как вспомогательных, сугубо процессуальных решениях Конституционного Суда. На этот счет Е.А. Ершова справедливо отмечает: “Оправданно полагать, что правовая природа решений Конституционного Суда различна. Однако в данном случае нас интересует вопрос, в каких видах его решений могут содержаться правовые позиции Суда. Очевидно, что решения по вопросам организации его деятельности по своему характеру не могут включать в себя правовые позиции. Такие решения, прежде всего, касаются непосредственно “внутренней” деятельности Суда и по своей сути носят управленческий характер. Не могут содержаться правовые позиции и в заключении о соблюдении установленного порядка выдвижения обвинения против Президента РФ в государственной измене или совершении иного тяжкого преступления. Не включают в себя правовые позиции и иные решения Конституционного Суда, вынесенные в подтверждение какого-либо юридического факта или фактического состава”.6 Таким образом, определения Конституционного Суда РФ7 – это не решения суда по существу спора, поэтому высказанные в них правовые позиции не могут рассматриваться в качестве источников права и не носят обязательный характер для судов, разрешающих конкретные споры. Очевидно, далеко не случайно Пленум Верховного Суда РФ в постановлении от 19 декабря 2003 г. N 23 “О судебном решении” рекомендует судам при вынесении решения учитывать постановления Конституционного Суда РФ, но не дает таких же рекомендаций в отношении правовой позиции, высказанной в определениях Конституционного Суда.

Как указано в постановлении Президиума Верховного Суда РФ от 23 марта 2005 г. N 25-ПВ04, под единством судебной практики следует понимать правильное и единообразное применение судами на всей территории Российской Федерации федерального законодательства при рассмотрении и разрешении гражданских дел. Для Судебной коллегии по гражданским делам Верховного Суда РФ нарушением единства судебной практики может считаться вынесение определений, противоречащих постановлениям Пленума Верховного Суда РФ, содержащим разъяснения по вопросам судебной практики; постановлениям Президиума Верховного Суда РФ, определениям Судебной коллегии по гражданским делам и Кассационной коллегии Верховного Суда РФ по конкретным делам, содержащим толкования норм материального и процессуального права; материалам официально опубликованных Верховным Судом РФ обзоров судебной практики и ответов на возникшие у судов вопросы в применении законодательства.8 Таким образом, здесь однозначно высказан подход, в соответствии с которым единство судебной практики обеспечивается не только нормами материальных и процессуальных законов, но и судебным нормотворчеством Верховного Суда РФ.

Такой вывод вызвал категорическое непринятие со стороны А.Р. Султанова. Он без нужды ударился в доказывание того, что постановление Президиума Верховного Суда РФ по конкретному делу не носит общеобязательного характера, поскольку распространяется на определенный круг лиц. Это действительно так. Но речь не об этом, а о высказанной высшим судебным органом страны правовой позиции. Десятки лет наиболее актуальные судебные постановления, носящие прецедентный характер, публикуются в Бюллетене Верховного Суда РФ и в Вестнике Высшего Арбитражного Суда РФ. Для нас, судей нижестоящих судов общей юрисдикции, все, что опубликовано в Бюллетене Верховного Суда РФ de facto было, есть и будет руководством к действию при рассмотрении конкретных дел и формировании судебной практики в судах субъектов Российской Федерации.

Как уже отмечалось, по разумению А.Р. Султанова, правовая позиция, высказанная в письме секретариата или определении Конституционного Суда РФ – это источник права, с ней надо считаться, а вот правовая позиция Президиума Верховного Суда РФ не подпадает под признак “официального и иного толкования”. Он опасается, что нарушение единства судебной практики станет новым основанием для отмены решения (С. 36). На самом деле решения отменяются вследствие нарушения норм материального и процессуального права, а единая правовая позиция, вырабатываемая Верховным Судом РФ – ключ к правильному применению закона судами России.

В заключение отмечу, что лейтмотив моей статьи заключался в том, что, несмотря на отсутствие официального признания судебного нормотворчества в качестве источника российского права,9 оно фактически существует на уровне высших российских судов. Не придавая этому большого значения, А.Р. Султанов, под видом полемики с одним из представителей судебной власти, поведал читателю свою позицию по другому интересующему его вопросу. Большая часть статьи А.Р. Султанова посвящена разъяснению позиции Европейского Суда по правам человека, касающейся стадии надзорного производства, якобы нарушающей принцип правовой определенности. Эта тема давно и хорошо известна российским судьям по решениям Европейского Суда по правам человека от 24 июля 2003 г. по делу Рябых (жалоба № 52854/99) и от 5 апреля 2005 г. по делу Волковой (жалоба № 48758/99), касающихся отмены Президиумами двух областных судов судебных решений в пользу заявительниц по надзорным протестам, принесенным председателями указанных судов на основании ст. ст. 319 и 320, действовавшего в то время ГПК РСФСР. В этих решениях Европейский Суд признал нарушение ст. 6 § 1 Европейской Конвенции по правам человека, состоявшее в том, что использование надзорного производства в отношении вступивших в силу и юридически обязательных судебных решений нарушило принцип правовой определенности и, соответственно, право заявительниц на доступ к суду.

Однако эти решения Европейского Суда относятся к периоду действия ГПК РСФСР и не отменяют действие на территории России ГПК РФ, регулирующего стадию надзорного производства. Суды России обязаны применять действующий российский закон и объявлять существующий порядок надзорного производства неконституционным или нарушающим принципы правосудия, как это делает А.Р. Султанов, безосновательно. В настоящее время необходимо сохранить процедуру надзорного производства, возможно усовершенствовав ее, постольку, поскольку она представляется единственным реально доступным инструментом для исправления многочисленных судебных ошибок и недостатков в судебных решениях, вынесенных мировыми и федеральными судьями.

1 См.: Решение по вопросу приемлемости жалобы № № 76836/01 и 32782/03 Евгения Кимли, Айдара Султанова и Саентологической церкови г. Нижнекамска против России // http://law.edu.ru/judicial/judicial.asp?judicialID=1195243

2 См.: Чистяков Н.Ф. Значение и природа руководящих разъяснений Пленума Верховного Суда СССР // Совершенствование законодательства о суде и правосудии. М., 1985. С. 43; Авилина И.В. Праворазъяснительная деятельность высших судебных органов // Советская юстиция. 1988. № 17. С. 11-13; Жуйков В.М. Роль разъяснений Пленума Верховного Суда Российской Федерации в обеспечении единства судебной практики и защиты прав человека // Комментарий к постановлениям Пленума Верховного Суда Российской Федерации по гражданским делам. М., 1999; Бабкин А.И. Судебный прецедент – основа для совершенствования налогового законодательства // Налоговые споры. Теория и практика. 2003. Октябрь. С. 4-8.

3 См.: Потапенко С.В. Судебное нормотворчество и единство судебной практики // Российская правовая газета “ЭЖ – Юрист”. 2005. № 50.

4 О диспозитивности я писал ранее. См.: Потапенко СВ. О соотношении принципов диспозитивности и законности в суде надзорной инстанции по гражданским делам // Российская юстиция. 2005. № 4.

5 Комментарии к Гражданскому процессуальному кодексу Российской Федерации. М., 2005. С. 719.

6 Ершова Е.А. Юридическая природа правовых позиций Конституционного Суда РФ //Российский судья. 2005. № 2.

7 Конечно, кроме определений о разъяснении постановления КС и т.п.

8 Бюллетень Верховного Суда РФ. 2005. № 9.

9 Так, например, B.C. Нерсесянц полагает, что суд является не правотворческим, а правоприменительным органом, имеющим право лишь толковать применяемые нормативные правовые акты (Нерсесянц B.C. Суд не законодательствует и не управляет, а применяет право// Судебная практика как источник права. М., 1997. С. 38).